Неточные совпадения
Так вот
как, благодетели,
Я жил с моею вотчиной,
Не правда ль, хорошо?..»
— Да, было вам, помещикам,
Житье куда завидное,
Не
надо умирать!
Идем домой понурые…
Два старика кряжистые
Смеются… Ай, кряжи!
Бумажки сторублевые
Домой под подоплекою
Нетронуты несут!
Как уперлись: мы нищие —
Так тем и отбоярились!
Подумал я тогда:
«Ну, ладно ж! черти сивые,
Вперед не доведется вам
Смеяться
надо мной!»
И прочим стало совестно,
На церковь побожилися:
«Вперед не посрамимся мы,
Под розгами умрем...
— Теперь посмотрим, братия,
Каков попу покой?
Начать, признаться,
надо бы
Почти с рожденья самого,
Как достается грамота
поповскому сынку,
Какой ценой поповичем
Священство покупается,
Да лучше помолчим! //....................... //.......................
Жить
надо, старче, по-моему:
Сколько холопов гублю,
Мучу, пытаю и вешаю,
А поглядел бы,
как сплю...
Ему не нужно было очень строго выдерживать себя, так
как вес его
как раз равнялся положенным четырем пудам с половиною; но
надо было и не потолстеть, и потому он избегал мучного и сладкого.
— Ах,
какой вздор! — продолжала Анна, не видя мужа. — Да дайте мне ее, девочку, дайте! Он еще не приехал. Вы оттого говорите, что не простит, что вы не знаете его. Никто не знал. Одна я, и то мне тяжело стало. Его глаза,
надо знать, у Сережи точно такие же, и я их видеть не могу от этого. Дали ли Сереже обедать? Ведь я знаю, все забудут. Он бы не забыл.
Надо Сережу перевести в угольную и Mariette попросить с ним лечь.
Казалось, очень просто было то, что сказал отец, но Кити при этих словах смешалась и растерялась,
как уличенный преступник. «Да, он всё знает, всё понимает и этими словами говорит мне, что хотя и стыдно, а
надо пережить свой стыд». Она не могла собраться с духом ответить что-нибудь. Начала было и вдруг расплакалась и выбежала из комнаты.
Испуганный тем отчаянным выражением, с которым были сказаны эти слова, он вскочил и хотел бежать за нею, но, опомнившись, опять сел и, крепко сжав зубы, нахмурился. Эта неприличная,
как он находил, угроза чего-то раздражила его. «Я пробовал всё, — подумал он, — остается одно — не обращать внимания», и он стал собираться ехать в город и опять к матери, от которой
надо было получить подпись на доверенности.
— Нет, — сказала она, раздражаясь тем, что он так очевидно этой переменой разговора показывал ей, что она раздражена, — почему же ты думаешь, что это известие так интересует меня, что
надо даже скрывать? Я сказала, что не хочу об этом думать, и желала бы, чтобы ты этим так же мало интересовался,
как и я.
— Да… нет, постой. Послезавтра воскресенье, мне
надо быть у maman, — сказал Вронский, смутившись, потому что,
как только он произнес имя матери, он почувствовал на себе пристальный подозрительный взгляд. Смущение его подтвердило ей ее подозрения. Она вспыхнула и отстранилась от него. Теперь уже не учительница Шведской королевы, а княжна Сорокина, которая жила в подмосковной деревне вместе с графиней Вронской, представилась Анне.
За чаем продолжался тот же приятный, полный содержания разговор. Не только не было ни одной минуты, чтобы
надо было отыскивать предмет для разговора, но, напротив, чувствовалось, что не успеваешь сказать того, что хочешь, и охотно удерживаешься, слушая, что говорит другой. И всё, что ни говорили, не только она сама, но Воркуев, Степан Аркадьич, — всё получало,
как казалось Левину, благодаря ее вниманию и замечаниям, особенное значение.
—
Как я рада, что вы встретились опять с Кити,
надо дорожить старыми дружбами.
Мать отстранила его от себя, чтобы понять, то ли он думает, что говорит, и в испуганном выражении его лица она прочла, что он не только говорил об отце, но
как бы спрашивал ее,
как ему
надо об отце думать.
Левин вызвался заменить ее; но мать, услыхав раз урок Левина и заметив, что это делается не так,
как в Москве репетировал учитель, конфузясь и стараясь не оскорбить Левина, решительно высказала ему, что
надо проходить по книге так,
как учитель, и что она лучше будет опять сама это делать.
Если бы не это всё усиливающееся желание быть свободным, не иметь сцены каждый раз,
как ему
надо было ехать в город на съезд, на бега, Вронский был бы вполне доволен своею жизнью.
— Нет, им
надо научить нас,
как жить.
— Передайте вашей жене, что я люблю ее
как прежде, и что если она не может простить мне мое положение, то я желаю ей никогда не прощать меня. Чтобы простить,
надо пережить то, что я пережила, а от этого избави ее Бог.
—
Надо знать Анну и Вронского — я его больше узнала теперь, — чтобы понять,
как они милы и трогательны, — теперь совершенно искренно говорила она, забывая то неопределенное чувство недовольства и неловкости, которое она испытывала там.
Нельзя было простить работнику, ушедшему в рабочую пору домой потому, что у него отец умер,
как ни жалко было его, и
надо было расчесть его дешевле за прогульные дорогие месяцы; но нельзя было и не выдавать месячины старым, ни на что не нужным дворовым.
Он забывал,
как ему потом разъяснил Сергей Иванович, тот силлогизм, что для общего блага нужно было свергнуть губернского предводителя; для свержения же предводителя нужно было большинство шаров; для большинства же шаров нужно было дать Флерову право голоса; для признания же Флерова способным
надо было объяснить,
как понимать статью закона.
Он
как будто чувствовал, что ему
надо влюбиться в одну из сестер, только не мог разобрать, в
какую именно.
«Да, очень беспокоит меня, и на то дан разум, чтоб избавиться; стало быть,
надо избавиться. Отчего же не потушить свечу, когда смотреть больше не на что, когда гадко смотреть на всё это? Но
как? Зачем этот кондуктор пробежал по жердочке, зачем они кричат, эти молодые люди в том вагоне? Зачем они говорят, зачем они смеются? Всё неправда, всё ложь, всё обман, всё зло!..»
Чтобы спастись, нужно только верить, и монахи не знают,
как это
надо делать, а знает графиня Лидия Ивановна…
Месяц, еще светивший, когда он выходил, теперь только блестел,
как кусок ртути; утреннюю зарницу, которую прежде нельзя было не видеть, теперь
надо было искать; прежде неопределенные пятна на дальнем поле теперь уже ясно были видны.
— Что за прелесть!
Как это удалось ему и
как просто! Он и не понимает,
как это хорошо. Да,
надо не упустить и купить ее, — говорил Вронский.
Шестнадцать часов дня
надо было занять чем-нибудь, так
как они жили за границей на совершенной свободе, вне того круга условий общественной жизни, который занимал время в Петербурге.
«Да, я должен был сказать ему: вы говорите, что хозяйство наше нейдет потому, что мужик ненавидит все усовершенствования и что их
надо вводить властью; но если бы хозяйство совсем не шло без этих усовершенствований, вы бы были правы; но оно идет, и идет только там, где рабочий действует сообразно с своими привычками,
как у старика на половине дороги.
— Это слово «народ» так неопределенно, — сказал Левин. — Писаря волостные, учителя и из мужиков один на тысячу, может быть, знают, о чем идет дело. Остальные же 80 миллионов,
как Михайлыч, не только не выражают своей воли, но не имеют ни малейшего понятия, о чем им
надо бы выражать свою волю.
Какое же мы имеем право говорить, что это воля народа?
— Он говорил о том, о чем я сама хочу говорить, и мне легко быть его адвокатом: о том, нет ли возможности и нельзя ли… — Дарья Александровна запнулась, — исправить, улучшить твое положение… Ты знаешь,
как я смотрю… Но всё-таки, если возможно,
надо выйти замуж…
— Нет, мне
надо,
надо ехать, — объясняла она невестке перемену своего намерения таким тоном,
как будто она вспомнила столько дел, что не перечтешь, — нет, уж лучше нынче!
Он знал, что нанимать рабочих
надо было
как можно дешевле; но брать в кабалу их, давая вперед деньги, дешевле, чем они стоят, не
надо было, хотя это и было очень выгодно.
Но он,
как и все мужчины, забывал, что и ей
надо работать.
Портрет с пятого сеанса поразил всех, в особенности Вронского, не только сходством, но и особенною красотою. Странно было,
как мог Михайлов найти ту ее особенную красоту. «
Надо было знать и любить ее,
как я любил, чтобы найти это самое милое ее душевное выражение», думал Вронский, хотя он по этому портрету только узнал это самое милое ее душевное выражение. Но выражение это было так правдиво, что ему и другим казалось, что они давно знали его.
Надо же это всё
как нарочно!
Ей казалось всё это гораздо проще: что
надо только,
как объясняла Матрена Филимоновна, давать Пеструхе и Белопахой больше корму и пойла, и чтобы повар не уносил помои из кухни для прачкиной коровы.
Некоторые улыбнулись. Левин покраснел, поспешно сунул под сукно руку и положил направо, так
как шар был в правой руке. Положив, он вспомнил, что
надо было засунуть и левую руку, и засунул ее, но уже поздно, и, еще более сконфузившись, поскорее ушел в самые задние ряды.
Ровно в пять часов, бронзовые часы Петр I не успели добить пятого удара,
как вышел Алексей Александрович в белом галстуке и во фраке с двумя звездами, так
как сейчас после обеда ему
надо было ехать.
― Скоро, скоро. Ты говорил, что наше положение мучительно, что
надо развязать его. Если бы ты знал,
как мне оно тяжело, что бы я дала за то, чтобы свободно и смело любить тебя! Я бы не мучалась и тебя не мучала бы своею ревностью… И это будет скоро, но не так,
как мы думаем.
— Когда же?
Надо благословить и объявить. А когда же свадьба?
Как ты думаешь, Александр?
— Ах, голос! — повторил Облонский, чувствуя, что
надо быть
как можно осторожнее в этом обществе, в котором происходит или должно происходить что-то особенное, к чему он не имеет еще ключа.
— Что ты! Вздор
какой! Это ее манера…. Ну давай же, братец, суп!… Это ее манера, grande dame, [важной дамы,] — сказал Степан Аркадьич. — Я тоже приеду, но мне на спевку к графине Бониной
надо. Ну
как же ты не дик? Чем же объяснить то, что ты вдруг исчез из Москвы? Щербацкие меня спрашивали о тебе беспрестанно,
как будто я должен знать. А я знаю только одно: ты делаешь всегда то, что никто не делает.
Он поспешно вскочил, не чувствуя себя и не спуская с нее глаз, надел халат и остановился, всё глядя на нее.
Надо было итти, но он не мог оторваться от ее взгляда. Он ли не любил ее лица, не знал ее выражения, ее взгляда, но он никогда не видал ее такою.
Как гадок и ужасен он представлялся себе, вспомнив вчерашнее огорчение ее, пред нею,
какою она была теперь! Зарумянившееся лицо ее, окруженное выбившимися из-под ночного чепчика мягкими волосами, сияло радостью и решимостью.
Все ее распоряжения
надо было изменять, так
как они были неисполнимы, и изменялись они Корнеем, камердинером Алексея Александровича, который незаметно для всех повел теперь весь дом Каренина и спокойно и осторожно во время одеванья барина докладывал ему, что было нужно.
—
Как же новые условия могут быть найдены? — сказал Свияжский, поев простокваши, закурив папиросу и опять подойдя к спорящим. — Все возможные отношения к рабочей силе определены и изучены, сказал он. — Остаток варварства — первобытная община с круговою порукой сама собой распадается, крепостное право уничтожилось, остается только свободный труд, и формы его определены и готовы, и
надо брать их. Батрак, поденный, фермер — и из этого вы не выйдете.
«Если я сказал оставить мужа, то это значит соединиться со мной. Готов ли я на это?
Как я увезу ее теперь, когда у меня нет денег? Положим, это я мог бы устроить… Но
как я увезу ее, когда я на службе? Если я сказал это, то
надо быть готовым на это, то есть иметь деньги и выйти в отставку».
— Поди посмотри, чего
надо. Какая-то барыня, — сказал Капитоныч, еще не одетый, в пальто и калошах, выглянув в окно на даму, покрытую вуалем, стоявшую у самой двери.
Вронский понял, что дальнейшие попытки тщетны и что
надо пробыть в Петербурге эти несколько дней,
как в чужом городе, избегая всяких сношений с прежним светом, чтобы не подвергаться неприятностям и оскорблениям, которые были так мучительны для него.
— Это вы захватываете область княгини Мягкой. Это вопрос ужасного ребенка, — и Бетси, видимо, хотела, но не могла удержаться и разразилась тем заразительным смехом,
каким смеются редко смеющиеся люди. —
Надо у них спросить, — проговорила она сквозь слезы смеха.
Адвокат почтительно поклонился, выпустил из двери клиента и, оставшись один, отдался своему радостному чувству. Ему стало так весело, что он, противно своим правилам, сделал уступку торговавшейся барыне и перестал ловить моль, окончательно решив, что к будущей зиме
надо перебить мебель бархатом,
как у Сигонина.
— Он? — нет. Но
надо иметь ту простоту, ясность, доброту,
как твой отец, а у меня есть ли это? Я не делаю и мучаюсь. Всё это ты наделала. Когда тебя не было и не было еще этого, — сказал он со взглядом на ее живот, который она поняла, — я все свои силы клал на дело; а теперь не могу, и мне совестно; я делаю именно
как заданный урок, я притворяюсь…